человечества трудно отыскать события более противоречащие духу американизма, нежели его расстрел, – но тут же вспомнил о распятии Христа и понял, как близок был к богохульству в своих последних мыслях. В Иудее американизм потерпел свое первое и самое крупное поражение.
– Зачем вам это? – спросил Чарли Кун.
– Успокойтесь, – ответил Альмайо. – В этом нет ничего личного, amigo. Мне нужна кучка хороших американских трупов, только и всего. Тогда Рафаэлю Гомесу уже не вывернуться.
Никто еще в этой стране не смел расстреливать американских граждан. А он смеет. Это его солдаты сейчас будут стрелять. Понятно? – Он засмеялся. – Может, мне и придется поплатиться за это головой, но и Рафаэлю Гомесу головы не скосить. Как только найдут ваши трупы, тут мигом появится морская пехота США.
Он стоял, разглядывая юного кубинца:
– Это кто такой?
– Кубинский сверхмужчина, которого я обещал вам, – с отчаянием в голосе ответил Чарли Кун, отирая пот со лба. – Вам следовало бы посмотреть на это, Хосе. Мы все по сравнению с ним – почти ничтожества… Я своими глазами видел, как он отстрелялся семнадцать раз подряд практически без передышки. Совершенно гениально. Не делайте этого, Хосе. Никто не поверит, что такое натворил Гомес. Ведь он учился в Америке.
– Вы знаете Штаты, Чарли, – сказал Альмайо. – Думаете, они поверят в то, что я исключительно из политических соображений приказал поставить к стенке родную мать и невесту?
Поверить в такую подлость американцы не способны, Чарли. Не могут они поверить в то, что подобные вещи возможны.
– Вы совсем не поэтому все затеяли, Хосе, – дрожащим голосом произнес Чарли Кун. – Человеческое жертвоприношение – вот что вам нужно.
Теперь уже надеяться было не на что. И он мог говорить правду.
– Вы – индейский пес, подлый и суеверный, и в данный момент вы вершите человеческое жертвоприношение.
Альмайо тем временем разглядывал дра Хорвата.
– Я выучил одну хорошую фразу поанглийски, – сказал он, – очень демократичная фраза.
Politics are a dirty business. Нелегко прийти к власти, нелегко ее заслужить… Надо так надо.
Мне нравится, проповедник, то, что вы рассказываете о Нем – о Том, в чьих руках власть, Кто наделен талантом…
Альмайо с удивлением почувствовал, что с трудом держится на ногах.
Он повернулся к матери. Она его даже не узнала. Стояла и жевала, как старая корова, с довольной сияющей физиономией, время от времени покатываясь со смеху. Ему доводилось видеть крестьян, вот так же – покатываясь со смеху – умиравших от голода с раздувшимися от «звезд» животами. Он знал, что роскошная американская сумка в ее руках до отказа набита листьями масталы. Мать даже не подозревала о его присутствии – витала среди звезд, заглядывая в лица древних богов. Он никогда не слышал, чтобы ктонибудь – даже из самых известных политических деятелей, из сильных мира сего – посмел приказать поставить к стенке родную мать. Такого не делали даже Освободители. Для американцев это станет доказательством его невиновности. Одним выстрелом он убьет двух зайцев. Нет на свете большей жертвы, и сам El Seсor будет удивлен, почувствует, что это – от самого сердца, величайший знак любви и преданности. Так он докажет, что действительно заслуживает и protecciґon, и власти, заслуживает и дальше оставаться lider maximo. Чтобы доказать, что он достоин этого, он сделает все как нужно. Лучшего, чем расстрел родной матери, и не придумаешь, даже будучи политическим деятелем. Сам Гитлер так далеко не заходил. Конечно, поэтому он и не смог завоевать весь мир.
Альмайо, улыбаясь, посмотрел на мать с благодарностью. Она так много для него сейчас сделает.
– Господин Альмайо…
Это был мистер Шелдон, адвокат; голос у него дрожал.
Альмайо жестом обвинителя ткнул в его сторону пальцем.
– Вы навлекли на меня несчастье, – сказал он. – Мне никогда не следовало приводить в порядок свои дела. А вы – честный. Ни за что не нужно мне было связываться с вами.
Поступая